На сайте "Business FM" опубликовано интервью главный редактор Business FM Илья Копелевич с создателем и главой компании «Геоскан» Алексеем Семеновым "глава компании «Геоскан» — о дронах, блиндажной экономике и российских технологиях в голливудских блокбастерах". Полностью с материалом можно ознакомиться по ссылке.

— Алексей Семенов — создатель, руководитель компании «Геоскан», хорошо известной в российских инновационных кругах. Компания считается уникальной, потому что создает уникальное оборудование — разные типы дронов, как самолетов, так и коптеров, но, самое главное, оснащенных уникальной комплексной системой съемки местности, вплоть до создания ее 3D-модели, которую можно потом напечатать на 3D-принтере. Я читал, что эта технология уникальна. Действительно ли она уникальна, сохраняет ли она эту уникальность в мире и как эта уникальность реализована?

— Она была уникальной, мы сделали эту разработку первыми в мире, коммерческий продукт, который позволяет автоматически создавать трехмерную модель из разноракурсной фотографии, то есть фотографии, которая снята из разных точек. Это происходит автоматически, по ним можно построить модель. Примерно так же, как человек выстраивает в своем сознании модель, только человек видит из двух точек, а если, например, снимать беспилотником, то объект виден с очень большого количества ракурсов, соответственно, можно получить модель максимально подробную, полную, абсолютно точную копию. Кроме того, если фиксировать координаты, откуда мы снимаем, можно создать модель коммерчески значимую, то есть она будет геодезически точно привязана.

— А зачем это надо, в чем ценность?

— Очень много разных задач. Первое, с чего все начиналось, когда точности были еще недостаточно высоки, это маркшейдерия, это определение объемов карьеров.

— Это узкая задача. Карьеры занимают очень малую площадь на земле.

— Всегда все начинается с узкой области. Всегда ищут какое-то применение и находят какую-то нишу. И первая ниша была карьеры. Это определение объемов, выработки, сколько выработали, сколько насыпали. Дальше, когда точности подросли, вышли на задачи кадастровой инвентаризации, картографии. Потом началось трехмерное моделирование городов, «умные» города, проектирование сооружений, контроль строительства.

— Чего больше в вашей технологии — летательных аппаратов или снимающей техники и ее оцифровки, чтобы оно в любом ракурсе, в любом разрезе точно создавало в любом масштабе? Что самое уникальное?

— Софт уникален, поскольку он действительно был первым в мире. Первый он или не первый сейчас, трудно сказать, но он один из первых в мире точно. И уникальность в том, что мы делали все элементы технологии. Насколько мы знаем, никто в мире этого не делает, потому что это довольно сложно, надо иметь очень много разработчиков.

— Две разные вещи: одна штука — это железо, которое летает, а другая — как снимать и как затем это обрабатывать. А нужно иметь это в одних руках? Может быть, лучше купить китайские летательные аппараты, японские камеры (я знаю, что камеры у вас Sony, правда, переделанные) и просто придумать софт. А все остальное очистится. Быть специалистом по одной ключевой компетенции.

— Нет, лучше очиститься в совершенно другом смысле: очистить свое сознание и сделать все с нуля. Это интересно. Чем больше делаешь сам, тем больше возможностей, тем больше творчества, тем больше науки. Это интересно.

— То есть именно единство железа, съемок и обработки данных неповторимо и собрать из разных источников не получится?

— Это трудно повторимо. Это дает некую эйфорию с одной стороны, а с другой стороны — возможности, потому что, если вы делаете все сами, вы можете сделать уникальную вещь. Если вы начинаете покупать, вам приходится строить некий комплекс, приспосабливаться. Приспособление всегда дает некрасивые результаты. Например, вы делаете самолет, и вам говорят, что двигатель будет таким, а вы хотите другой.

— Значит, в какой-то момент эта технология оказалась уникальной в мире. Вам удалось использовать этот момент уникальности и выйти на внешние рынки?

— К сожалению, нет. Мы пропустили самый интересный момент, поскольку технология, как мы уже потом поняли, двойного назначения, мы не знали об этом. Мы полтора года пропустили, не экспортировали, потому что не знали, как это делать. Экспортный контроль до сих пор сохраняется, но теперь мы худо-бедно, но понимаем, как с этим работать.

— Вы говорите, что не знали, что будет нельзя, а потом узнали. Каким образом? Недавно была история, связанная с Физическим институтом имени Лебедева РАН — ФИАН, где то же самое, и там уважаемые люди просто под уголовным делом (в статусе свидетелей. — Business FM).

— Скорее всего, у нас было бы примерно так же, как у них. Но поскольку мы не знали, как правильно, мы ничего не делали, и это нас, может быть, и сохранило. Мы не знали процедур, потому что сами процедуры тоже немножко закрыты, поэтому мы ничего не делали, пока не поняли, как точно это делается. А когда поняли, начали экспортировать, но пропустили очень много времени. Это заняло полтора года.

— А вы не кусаете локти? Ведь вы самый важный момент упустили, когда вы были единственными. Кого винить в этом?

— А зачем их кусать? Лучше двигаться вперед.

— Вы считаете, вы сами были в этом виноваты, что не знали заранее, или вам могли бы с этим помочь?

— А кто мог помочь? Мы же друг друга не знали. Проблема, что у нас, как сказал один мой знакомый, блиндажная экономика: мы плохо понимаем, что у нас делается в соседнем блиндаже.

— Это довольно грустная история с самого начала.

— Нет. Это не грустная история. Зато теперь мы понимаем, во-первых, как надо, во-вторых, насколько это сложно, и мы выходим сейчас с новым продуктом, который значительно совершенней, чем то, с чем мы могли бы выходить. Этот мир мы еще завоюем, эта возможность сохраняется.

— Тем не менее вы экспортируете свою продукцию. Где, как, в каких конкурентных условиях? Кстати, ваши конкуренты в мире сталкиваются с такими же сложностями, им нужно пройти свой экспортный контроль?

— У нас основные конкуренты — европейцы, и, насколько я знаю, у них тоже есть ограничения. Может быть, они легче преодолеваются, но они тоже есть.

— После того как вы преодолели таможню, вышли за границу, без уголовного дела, что дальше?

— Это относится только к беспилотникам. Самое главное, что нам удалось выйти с софтом. Там регулирования нет, и мы в основном за счет того, что были первыми, практически во всем мире сейчас продаемся, продукция поставляется в 140 стран мира.

— А вы больше продаете в России или в мире?

— Если в целом по продукции, то больше 50% — в мире. По софту у нас до недавнего времени было естественное распределение, распределение Гаусса: мы покрыли все страны одинаково. Как 1,5% мировой экономики — это Россия, так и у нас было 1,5% продаж по софту.

— А ведь все-таки это ваш локальный рынок, и на локальном рынке локальный игрок...

— Это идеальная ситуация. Это показывает, что продукт правильный.

— Это показывает, что в России он меньше востребован, чем в других странах.

— Нет, востребованность та же самая. Это означает, что продукт совсем правильный, это идеальная ситуация. Если вы возьмете Windows, я думаю, он примерно так же продается. Если продукт имеет локальные преимущества, значит, он чем-то уступает зарубежным конкурентам.
Мы обогнали конкурентов, которые занимаются беспилотной аэрофотосъемкой в Штатах и Европе, в сто раз

— Для чего это применяется? Я, естественно, читал, что вы можете делать подробнейшую модель, где что находится, любой площади любого региона до любых мелочей или, наоборот, в большом масштабе, сопоставлять это с кадастром, с официальными документами и сразу показывать, что, грубо говоря, не там лежит, где не та свалка, где не те земли, где забор или тем более дом стоит не на том месте, где должен стоять, и так далее. Это я пересказал, а теперь к вашей практике.

— Вы правильно пересказали. Действительно, то, что мы делаем, это абсолютно точная цифровая копия, еще и геопривязанная, то есть можно не только понимать, что находится, но и какую площадь это занимает, можно сравнить это с кадастровыми данными. И действительно обнаруживается много интересного, потому что раньше таких методов не было, не было способа получить копию земли, тем более в больших масштабах. Тот проект, который мы сделали в рамках Национальной технологической инициативы, как потом оказалось, мы обогнали конкурентов, которые занимаются беспилотной аэрофотосъемкой в Штатах и Европе, в сто раз.

— Это большой рынок? Какие его предназначения?

— Конечно, большой. А как иначе? Если есть цифровая экономика, вы должны делать цифровые модели. Все начинается с модели. В чем преимущество цифровой экономики? Вы начинаете работать не с вещественными объектами, а с их математическим описанием, и это дешевле.

— Для начала землю надо описать, по которой автопилотный транспорт поедет.

— Для начала нужно описать болт, но землю надо описать тоже. Естественно, описание земли дает очень много пользы.

— Я знаю, что и из космоса тоже видно. Более того, мы как-то общались еще с прежним руководителем «Роскосмоса» Игорем Комаровым, он говорил, что они такой сервис пытались предложить некоторым российским регионам, они сначала посмотрели, потом сказали: что-то тут слишком много видно. Причем видно слишком много того, что не соответствует разным порядкам и установлениям. И как-то энтузиазм угас. Во-первых, чем коптеры или дроны лучше, чем космическая съемка, и как насчет вообще энтузиазма изучать свою поверхность?

— Давайте начнем с простого — с техники. Чем коптеры и самолеты лучше? Они намного ближе летают, поэтому намного лучше видно. У космоса есть физические пределы, ограничения и по разрешению снимков, и по точности привязки, и некоторые задачи из космоса решать в принципе невозможно. Например, требования к точности определения координат границ участков населенных пунктов — 10 сантиметров, а то, что может дать космос без каких-то дополнительных усилий, это несколько метров.

— А для чего это критично?

— Если вы занимаетесь стройкой, то вы не можете позволить себе планировать строительство объекта, если у вас такое разрешение снимка, а из космоса есть ограничение — 25 сантиметров. Если 23 сантиметра, может быть, еще и можно, а дальше уже нельзя, там начинаются физические ограничения. Ни строительство, ни кадастр, ни даже какое-нибудь точное земледелие невозможно в самом современном смысле.

— А в том недалеком цифровом будущем эта картинка, взятая и контролируемая сверху, будет очень важна для того, чтобы все там само работало, чтобы стройку робот строил, чтобы удобрения тоже робот наносил?

— Необязательно. Самое главное, для чего нужна информация, если идти сверху вниз, то начинается все с управленческих решений. Если вы собираетесь управлять каким-то объектом, городом, субъектом, населенным пунктом, сельскохозяйственным предприятием, вы должны его понимать, а для этого нужно иметь точную модель, вы должны ее как надо увидеть и осознать. Если ее нет, то вы, конечно, можете управлять объектом, но ваши решения будут не всегда правильные, в этом основной трудноизмеримый в деньгах смысл.

— Но это сегодняшний день?

— Это завтрашний день. Это сейчас происходит, но это происходит мало. Способы получения информации очень быстро совершенствуются, стоимость получения информации падает на порядки, и в будущем все будут это делать.

— Вы создали компанию в 2011 году. Когда вы поняли, что эта сфера будет одной из ключевых? Вы говорите, что даже еще не сегодня, а завтра. Уже сейчас на это есть спрос во всем мире.

— Поняли в процессе. Технологический бизнес — это бизнес предсказаний, это бизнес какого-то ощущения. Не мог Стив Джобс в 14 лет сказать, что его предназначение — сделать iPhone и он будет такой, с одной кнопкой. Он это понял в процессе работы. И мы тоже поняли это в процессе работы.

— А начинали с чего?

— Начинали вообще с беспроводной связи.

— Как быстро вы от беспроводной связи перешли к единству специальных летательных аппаратов, снимающей техники и программного продукта, который все это превращает в ясную картину?

— Бизнес у меня, как ни странно, первым сделал сын. И он начал как раз с софта для 3D-моделирования, это его тема, и он ее тянет уже больше десяти лет без выходных. Я на этой поляне положил еще один камушек — беспроводную связь. А потом я решил: а как мы можем соединиться? Интересно же с сыном работать.

— Вы радиоинженер по образованию?

— Нет, я физик-теоретик. Я с 1993 года занимаюсь хайтеком, много чего прошел: микроэлектронику, химический анализ, на разных предприятиях работал, всегда занимался разработкой. Мне было интересно, как можно соединить программу 3D-реконструкции, которая, кстати, используется сейчас очень интенсивно в Голливуде, в Electronic Arts и на других предприятиях, фирмах, которые делают фильмы, игры, она номер один по созданию спецэффектов. Как у Ильфа и Петрова было: шведская мебель Ленинградского древтреста. Очень многие фильмы, которые к нам приходят из Голливуда, сделаны с помощью нашего софта: создаются персонажи или какие-то объекты, а потом встраиваются уже в фильм. Кодзима (известный японский геймдизайнер. — Business FM) приезжал, это его инструмент.

— В каких известных фильмах использована ваша технология?

— Я очень мало знаю фильмов. «Безумный Макс», например, игра «Звездные войны». В самых топовых. Мы поставляем софт, и люди делают. Клипы Шнура, например, сейчас делаются на этом софте. Не знаю, знают ли эти ребята, что этот софт делается в России. Возвращаясь к теме, на поляне лежало два камушка. Один камушек — это софт по 3D-реконструкции, второй — беспроводная связь. Естественно, захотелось построить что-то общее, поэтому мы решили делать беспилотник.

— Мы естественным образом пришли к истории вашего бизнеса. Интересно, как от идеи все это дошло до такого названия крупной фирмы, про которую в инновационном сообществе мне все говорят: «Вам надо с «Геосканом» поговорить». Как это происходило?

— Все началось с Фонда Бортника, теперь это Фонд содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере. Сын получил грант и пошел развивать свою фирму, я в свое время получил грант и пошел развивать свою фирму. На посевной стадии мы прошли классическим путем. А дальше я, например, освободил комнату в квартире и начинал там.

— Большая комната была, что там удалось собрать первый самолет?

— Нет, мы занимались связными делами поначалу, там не надо много места. А потом мы хотели взять 40 метров, но взяли на вырост — 70 метров. Теперь у нас 4,5 тысячи метров.

— Сколько сейчас людей у вас работает?

— Около трехсот.

— Это уже большая компания, и вы занимаетесь гражданским сектором, хотя двойное назначение просматривается.

— Да, к сожалению. Хотя аппаратики маленькие, но формально — да, двойного назначения.

— И выручка сейчас уже порядка 400 млн в год?

— Побольше, по разным бизнесам, у нас немножко в разные корзины разложено.

— На грант вы, скорее всего, делали прототипы, сами устройства, которые надо было кому-то показать. Как вы все-таки из разработчиков перешли в промышленность?

— Продал одно яблоко, купил два яблока, именно так. Мы сумели решить одну задачку, которую не могли решить, и заработали, начали вкладывать, постепенно двигались без прибыли.

— На чем был тот первый заработок, который можно было положить уже в основу промышленного производства?

— У сына это софт, он стал его продавать, а у нас это был проект по некой связной системе с рестрансляцией, довольно хитрый, нестандартный. Это разовая разработка с последующими продажами, которые какое-то время нас подкормили и позволили нам сформировать ресурсы для дальнейшего развития. Но стало понятно, что мы на этом далеко не уедем, поэтому мы стали вкладывать в другие направления. Теперь у нас их очень много: геологоразведка, образование — очень много всего.

— Как бы вы оценили движение? У нас же есть некая классическая схема. Хорошо, Фонд Бортника заметил ваши начинания, разработки, помог на грантовой стадии, чтобы вы поработали, потом удалось кое-что продать и кое-что купить: оборудование, площади, нанять людей. Институты развития должны же вас вести. Вы показали какой-то результат, у вас появились первые продажи, вас вроде бы должны подхватить следующие: например, «Сколково» или «Роснано», если у вас крупное предприятие, подходящее по профилю, или «ВЭБ инновации», или Фонд прямых инвестиций, в конце концов, а потом, например, Сбербанк возьмет и купит. Хотя теперь не купит — запрещают.

— Кто же им запретит. У нас не было желания, чтобы нас купили. И поэтому мы очень многими инструментами по поддержке хайтека не пользуемся в принципе. У нас и желания нет, и потребности нет. Как я говорил, мы проект НТИ выполнили, он не совсем удачно сложился по ряду причин с экономической точки зрения, но он удачно сложился технически и очень много нам дал.

— Что это было? Как сделать большой-большой комплексный снимок и модель?

— Идея проекта была такая, что мы пришли в Агентство стратегических инициатив и сказали: «Вот мы такие, мы умеем делать это». И там сказали: «А что можно сделать, чтобы показать, что это работает?» Мы говорим: «Давайте субъект какой-нибудь забабахаем». И появился такой проект. Это действительно уникальный проект: мы пролетели 500 тысяч километров, шесть миллионов фотографий — это совершенно гигантский проект. К сожалению, это так и осталось многими специалистами недопонятым, что же произошло, потому что большие цифры очень трудно осознать. Специальные средства приходилось строить, именно количественный переход на несколько порядков сразу вверх потребовал и от нас много усилий, и осознать это сложно. И мы здорово развились на этом проекте, и это нам помогло реально — не финансово, но в смысле GR (Government Relations, взаимодействие с органами государственной власти. — Business FM) и выхода на совершенно другие уровни постановки задач.

— Я вернусь к тому, что мне когда-то рассказывал Комаров, будучи руководителем «Роскосмоса». Когда они из космоса делали, у многих это не вызвало энтузиазма, потому что, к сожалению, на земле, если посмотреть на нее внимательно сверху, сразу видно очень много того, что очень многие хотят на самом деле скрыть, а здесь некуда деться. Как с этим сейчас?

— Все так же, только мы собираем с единицы площади примерно в тысячу раз больше информации, чем лучший космос, соответственно, сопротивление в тысячу раз больше.

— Но такая государственная задача — все увидеть, сопоставить с тем, что написано, в принципе есть? Тогда у вас будет огромный рынок, тем более вы пилотно это отработали, не в масштабах для карьеры, для кино, а целые территории.

— Да, в тех объемах, которые нужны для решения задачи инвентаризации всей страны. Я считаю, что такая задача есть, но когда она есть — это мне непонятно.

— А это дорого — сделать такое комплексное изучение целого субъекта Федерации, целой области?

— Я могу сказать, что стоимость этой работы примерно в 200 раз меньше, чем объем нарушений, который находится, то бишь это дешево. Вполне можно себе позволить потратить полпроцента денег от будущей выручки, чтобы понять, какая она. Я считаю, что это нормально.

— Я так понимаю, что очередь за этим пока не встала. Я имею в виду, что регион за регионом не просят: скорее покажите нам все с точностью, где что не там лежит или стоит.

— Да, сложно, потому что здесь требуются какие-то нестандартные подходы. Государственно-частные партнерства, к сожалению, не срастаются, потому что по конституции у нас землей управляют муниципалитеты, а концессию мы можем заключить только с субъектом. Есть юридические сложности, которые не позволяют упростить эту работу до того, что и денег не надо будет. Многие не знают, что это можно, но сложно запустить это процесс, который явно...

— …затрагивает слишком много разных структур и людей.

— Да. Но что интересно, у нас есть опыт выполнения этих работ до конца, до исправления нарушений в небольших объемах, в объемах населенных пунктов какой-нибудь Вологодской области. И что интересно, небогатое население воспринимает эти работы хорошо. Не сразу, но хорошо.

— Понятно, им скрывать нечего.

— Нет, им тоже есть что скрывать. Заборчики все двигали, потому что не было инструмента, чтобы это сразу увидеть, он сейчас появился. Нарушения есть у многих — по нашей статистике, это 7% участков. Подавляющее большинство населения воспринимает эти работы очень положительно, потому что у них пропадают проблемы. Они входят в правовое поле, и это недорого, и им это нравится. Естественно, нравится тем, у кого это вхождение в правовое поле несильно ударит по карману. А чем больше нарушения, тем больше сопротивление. И тут есть проблема. Но что интересно, проблема большая, с другой стороны, совершенно очевидно, что она будет преодолена.

— Что у вас больше всего в России покупают, какие услуги, кто главные клиенты?

— Есть и сельское хозяйство, и геологоразведка, и образование, и города. Мы сделали трехмерные модели довольно больших городов.

— А за границей, кроме Голливуда?

— За границей то же самое: и сельхозники, и геологоразведчики. Там больше поставляем оборудование и немного услуг. Сейчас развиваем услуги, в основном это Азия, Африка.

— То есть выполнение работы «под ключ»?

— Да, стараемся, потому что это просто рентабельнее.
Хотелось бы, чтобы у нас поддержка сместилась с конкурса презентаций на конкурс результатов

— В нашей стране все очень много на словах заботятся об инновациях, очень много разных структур, и есть, слава богу, компании, как вы. К сожалению, не так уж их много, и растут они не до огромных размеров. У вас же действительно был момент, когда вы вообще единственные в мире все это создали.

— На небольшом рынке нельзя было стать «единорогом».

— Тем не менее ваш случай хороший, но не частый. Какие бы комментарии, ремарки вы дали по поводу того, как с этим лучше работать государству?

— Если говорить о поддержке хайтека, хотелось бы, чтобы у нас поддержка сместилась с конкурса презентаций на конкурс решений, на конкурс результатов. Есть какая-то задача, и отбор идет по критерию, кто лучше подготовит презентацию и кто убедительнее покажет, что у него 150 докторов наук в штате, а деньги получат, скорее всего, не те, кто должен. Кто должен получить деньги? Кто достигнет результата.

— Но чтобы прийти к этому результату, уже надо потратить деньги.

— Да. На этой стадии как раз с поддержкой все хорошо. Фонд содействия инновациям генерирует большое количество компаний ежегодно. Создаются фирмы, которые уже должны позволить себе потратить деньги на достижение результатов. Их же можно сделать разноуровневыми: можно и серьезные конкурсы разыгрывать среди больших, а можно и простые среди маленьких.

— Но технологически новые продукты зачастую тем и отличаются, что о них еще никто не знает, и здесь предложение рождает спрос. Как можно было объявить конкурс на iPhone до тех пор, пока его не показали и не сделали?

— Мне рассказали, как устроена DARPA в Штатах (Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США. — Business FM), там на это тоже есть решение. Можно сделать конкурс на объявление конкурса. И здесь у нас, на мой взгляд, очень хорошо работают такие технологические визионеры в стране.

— То есть у нас есть люди, которые действительно много видят, много знают и ориентируются в завтрашнем дне?

— Да. Некоторых из них я лично знаю, очень интересно с ними разговаривать. Они знают, куда точно будет идти развитие. И дальше можно брать это направление, собрать из отрасли предприятия, которые этим занимаются, они известны, обычно они объединены в какие-то ассоциации.

— У нас вообще по именам их знают, их не так много в каждой сфере.

— Нет, не знают. Их намного больше, чем знают. Я очень часто узнаю о том, что вещи, которые мы считаем точно произведенными не у нас, делаются у нас. Мы очень много не знаем. И можно собрать с отрасли 10-30 предприятий, запереть их в комнате на две недели и сказать: ребята, придумайте название конкурса. И они придумают.

— Но они же конкуренты, каждый из них будет предлагать на конкурс именно то, о чем он думает.

— Но если им сказать «ребята, договоритесь», им придется договориться, и они точно сформулируют задачу, которая нужна, потому что они-то знают, что надо делать. Совместно они точно знают очень хорошо. И они вместе смогут сформулировать название конкурса, который они же потом между собой и разыграют.

— Хорошая идея.

— Есть теория управления, когда ничего не известно об объекте, но тем не менее оптимальное поведение существует.

— А потом они будут готовить уже решение, а не презентацию, как они будут это решать. Тот и получит деньги.

— Да. И деньги надо давать тем, кто уже молодец.

— То есть пока мы немного перекошены в сторону создания стратапов, а на следующей стадии, когда надо уже поддерживать хорошо работающих, вести их дальше, нет механизмов.

— Вы точно сказали: поддерживать хорошо работающих. Этого механизма нет.

— Как дела у вашего сына? Вы же фактически параллельно вошли в бизнес.

— Он меня спонсирует, я у него многому учусь. Все отлично.

— Вы выпускник еще советской научной школы, ваш сын — уже российской.

— Не совсем, мы учились у одних и тех же учителей.

— Мой вопрос о кадрах.

— Кадры — это самая большая сложность. Если говорить об ограничивающем факторе у нас сейчас, то это люди. Людей не найти, за людей идет гигантская драка между крупными компаниями, и, к сожалению, идет борьба между нашими и зарубежными фирмами, и они перетаскивают на себя довольно много выпускников. Кадры — это самая большая проблема.

— И дело даже не в образовании, а именно в условиях, которые предлагаются?

— Слава богу, хайтек-предприятий отечественных, или зарубежных с филиалами здесь, или центров разработки чего-то в России много. И людей надо много. А их просто физически мало, их природа рождает мало. Естественно, еще и мало тех, кто мог бы стать специалистом: далеко не всем везет попасть в нужные лифты. Образование — как лифт: туда заходишь и не видишь, что вокруг происходит, а потом выходишь образованным, не ощущая этого. И не все оказываются в тех лифтах, которые могли бы их увезти. Люди есть, но они не знали, что есть лифт в другом месте. Они куда-то вошли, а это другой лифт, он идет со скоростью в тысячу раз меньше, и через пять лет он довозит не до сотого этажа, а до второго. А нам нужны те, которые оказались на сотом этаже.

— А на чем ваш коллектив держится, много ли от вас уходит, уезжает? Сейчас вы уже марка, известная в мире в своей области.

— — Уходит очень мало.

— А чем вы держите? Зарплатой?

— Мы стараемся, чтобы было комфортно. Если мы будем держать зарплатой, во-первых, нам это пока непосильно, во-вторых, это критерий, который создает неправильную мотивацию. Если человек работает за зарплату, то вряд ли он у нас долго проработает, рано или поздно он куда-то уйдет. Мы стараемся предлагать людям интересную работу, чтобы их весь комплекс мотивировал и интересовал, чтобы они понимали, что делают хороший продукт, который нужен людям.

— В вашем бизнесе на первом плане творчество и креатив, это очень важно, но все-таки когда люди чем-то занимаются, они потом в каком-то своем будущем должны понимать, что если у них все получится, то у них будет квартира, дом, здоровье. Вы сами себе такую перспективу рисуете, ваши люди рисуют?

— Мне уже не нужно. Меня это не мотивирует. Меня интересует именно развитие фирмы. А мы стараемся, чтобы люди росли по зарплате со скоростью, которая их устраивает, потому что мы не можем платить бесконечно много, но мы стараемся, если человек заслуживает...

— …чтобы он просто чувствовал справедливость, скорее всего.

— Именно так. Когда приходит человек и просит поднять ему зарплату — у нас это исключение. В основном зарплата повышается руководителями. То есть мы стараемся увидеть тот момент, когда и человек заслужил, и пора уже.

Компания «Геоскан» входит в группу «Проект поддерживают» портала ГИС-Ассоциации.